Властные компетенции современных акторов мировой политики не всегда ясны, а границы между ними не всегда четко очерчены.

В полицентричном мире уменьшилось значение силовых факторов, в результате большинство его акторов, если и прибегает к силовым методам, то лишь в рамках прежней «государственно-центричной» системы. Если в прежней системе государств отношения власти на глобальном уровне в значительной степени базировались на военном потенциале, то сегодня источники власти более диверсифицированы, связи между различными властными структурами усложнены, а акторы располагают возможностями добиваться своих целей различными способами.

Глобальная турбуленция затронула основы осуществления власти: отношения принуждения – подчинения. В традиционных политических структурах они еще сохранили свое значение, но в структурах полицентричного мира сфера действия механизмов принуждения резко сократилась. Стремление акторов полицентричного мира реализовать свою автономию социальными и экономическими средствами снизило роль военного действия в пользу более сложных факторов.

Даже защита границ сегодня уже не является сугубо военной задачей, ибо трансграничные потоки данных порождают не менее сложные проблемы безопасности, чем перемещение войск.

Переосмыслению роли насилия и принуждения в современном обществе содействовал фактор ядерного оружия, моральная невозможность его применения наряду с опасениями, что любой вооруженный конфликт может перерасти в ядерный, породила в развитых странах мира тенденцию к ограничению сферы применения обычных вооружений. По мере децентрализации глобального сообщества опасность войн и вооруженных конфликтов, особенно в «третьем мире», не уменьшается, а во многих отношениях даже возрастает, но для развитых стран мира типичной становится модель «малоинтенсивной» или скоротечной войны, которую ведет государство, но не общество.

Основной характеристикой современной международной политики является эрозия властных отношений в глобальном масштабе, проявляющаяся не только в очевидных конфронтационных формах (столкновение противоборствующих политических сил, применение насилия, беспорядки и революции), но и в форме политического отчуждения социальных групп от институтов власти, эрозии легитимности, падения лояльности.

Глобальный кризис власти – это, в сущности, множество кризисных политических процессов, разворачивающихся в различных регионах мира в отношениях между макро- и микроуровнями современного общества.

«Взаимоотношения между теми, кто осуществляет власть, и теми, кто подчиняется власти, претерпевают изменения на любом уровне, иногда в скрытых, латентных формах, но всегда порождают ситуации, в которых лояльность граждан заведомо не гарантирована. Страны выходят из ЮНЕСКО и отказываются платить взносы в ООН. Захватываются посольства. Правительства в одностороннем порядке заявляют, что не считают для себя обязательными те или иные пункты международных соглашений или международного права...

Происходит не простая активизация инакомыслия и инакомыслящих, – под вопросом оказывается самая сущность злости. Политические институты как таковые перестают быть объектом лояльности. Церковь, школа, семья, государство – традиционные бастионы политической власти – уже не вызывают прежнего, изначально обеспеченного почитания. Фокусом и носителем новых отношений социального контроля, лояльности и легитимности становятся ближайшие к индивиду группы».

Проблема, по сути, заключается в «интериоризации власти» – замене внешних критериев отношения к ней внутренними. Эта тенденция, во многих отношениях неизбежная и вполне здоровая, ведет к радикальной структурной перестройке властных отношений внутри и между системами и подсистемами, к перемещению фокуса лояльности от одного сообщества к другому. Если этот перенос идет от системы к подсистеме, как это чаще всего и бывает, последняя становится более последовательной и устойчивой. Вместе с тем умножается количество подсистем. Одно из наиболее очевидных проявлений этой тенденции – систематическое увеличение числа международных организаций и массовых движений в мире.

Для современной международной политики характерна эрозия государственного суверенитета. Апелляции к принципу суверенитета едва ли не полностью исчезли из международных споров и дискуссий. «Временами все выглядит так, будто концепция взаимозависимости официально признана во всем мире и все исходят из того, что государственные границы никому и ни в чем не мешают. Еще недавно конфликты вроде тех, что произошли на Ближнем Востоке, в Гренаде и в связи с Ливией, разворачивались бы в контексте острейших идеологических столкновений вокруг проблемы суверенитета, но сегодня очевидно именно отсутствие этой проблемы во всех трех случаях. Прежде такие акции, как действия США в отношении президента Маркоса на Филиппинах или генерала Норьеги в Панаме, вызвали бы яростные крики о нарушенном суверенитете, сегодня же утверждения такого рода едва слышны и выгладят анахронизмом, а на их наиболее экстремистские варианты вообще никто не реагирует».

Одна из причин эрозии суверенитета – интеграция национальных экономик в мировое хозяйство. Исторически принцип суверенитета во многом определился под воздействием экономических факторов – консолидации экономик на национальной территории и становления национальных валют, так что происходящие сегодня в мире экономические процессы, обусловленные усилением взаимозависимости и возникновением транснациональных финансовых систем, как бы естественным образом разрывают эти давние исторические связи между экономикой и политикой на уровне национального государства. Примером может служить Европейское сообщество.

Возникновение новой международно-политической реальности в 90-х годах привело к тому, что резко изменилось содержание общения между субъектами в международной системе. Не только новые субъекты общения, но и государства стали регулярно вступать в разноплановое взаимодействие между собой по поводу действий не только в отношении друг друга, но и своих внутриполитических проблем. Более того, эта практика постепенно приобретала политическую легитимность.

Конечно, можно возразить, резонно заметив, что попытки одних стран давать оценки внутренним процессам, имевшим место в других, оказывать на них влияние и даже прямо вмешиваться во внутренние дела зарубежных государств, происходили «чуть ли не века». В самом деле это так, но со времен вестфальских установлений вмешательство во внутренние дела все равно «в норме» считалось «незаконным» и допускалось как некое исключение, временное отступление от правил.

Именно в этом смысле международная среда 90-х годов принесла радикальные перемены: вмешательство в дела других стран стало представляться как новая норма поведения – правило, которое с полной серьезностью стало претендовать на роль универсального, к тому же подкрепленного мощной военной силой такой организации, как НАТО.

Почти все 90-е годы прошли под знаком легитимизации того, что с точки зрения вестфальских норм было ни чем иным, как нелегитимным вторжением в сферу исключительной внутренней компетенции суверенного государства. Суверенитет как принцип стал открыто, систематически в широких масштабах подвергаться сомнению на практике только в 90-х годах. И именно тогда он стал получать, хотя и не полное, но все же довольно широкое международное политико-правовое обоснование.

В 1992 г. руководители Российской Федерации и США подписали знаменитые Кэмп-Дэвидскую декларацию и Вашингтонскую хартию российско-американского партнерства и дружбы – ранее немыслимые документы, значительные части которых представляли собой развернутые обязательства российской стороны проводить внутреннюю политику в соответствии с новыми политическими принципами (демократии и гарантии прав человека), сотрудничая в этих вопросах с США и другими зарубежными партнерами. Значимо было не то, что предметом обсуждения сторон стали вопросы внутренней жизни России (в неофициальном порядке подобные обсуждения происходили на советско-американских встречах не один раз), а то, что Москва де-факто признала подобную практику нормой международного общения.

Таким образом, наряду со сферой чисто внешнеполитического взаимодействия, объектом дипломатических переговоров стала внутренняя политика государств. Если прежде международные отношения представляли собой взаимодействие по «внешнему контуру» отношений, то в 90-х годах оно становилось взаимодействием «на всю глубину» политики государств (рисунок 1).

Рисунок 1. Графическое представление взаимодействия субъектов в традиционных международных отношениях (а) и в международных отношениях нового типа (б)